Отдыхпутешествия
После этой сцены сердце наше снесет всего Тамерлана!
Вслушивайтесь в эти простые, умилительные звуки, поэты 19-го века, в своих произведениях жаждущие крови и мрачных, убийственных ощущений... и признайтесь, что в подобных звуках слышится наилучшая поэзия! Увлекайтесь, сколько вам угодно, своим бейронизмом, своею гениальною жестокостью; но не будьте, по крайней мере, суровее судьбы, создавшей Тамерлана! Подавайте нам иногда и светлого, и чистого, и священного!
Этим чистым и светлым мы не разживемся у Лермонтова, хотя и есть пиесы, в которых он хотел изображать что-то в этом роде. С удивлением замечаем, что они гораздо слабее прочих. Начнем с двух молитв в I томе. В «Молитве», стр. 79, поэт предстает перед образом Богоматери не с благодарностью иль покаянием, не за себя молит, а вручает деву невинную теплой заступнице мира холодного; дай ей всякого счастия, и сопутников, полных внимания, и светлую молодость, и покойную старость и проч.! В этих кудрявых стихах нет ни возвышенной простоты, ни искренности — двух главнейших принадлежностей молитвы! Молясь за молодую невинную деву, не рано ли упоминать о старости и даже о смерти ее? Заметьте теплую заступницу мира холодного! Какой холодный антитез! И, наконец, что за сопутники, полные внимания! Это уже вовсе не у места! И другая «Молитва», стр. 99, дышит заимствованным чувством; если б она излилась из души поэта, то не была б обезображена таким диссонансом, какова рифма скатится и плачется.
Достаточная, даже богатая рифма приходит сама собою при истинном, живом вдохновении, и какое вдохновение чище и живее молитвенного? — В том отношении, в каком мы теперь рассматриваем стихотворения нашего поэта, «Ветка Палестины» с первого взгляда кажется удовлетворительною; но если рассмотришь ближе, то увидишь, что пиеса, хотя и хороша, но ниже своего предмета. «Где ты росла? Где ты цвела? Жива ли еще та пальма или увяла? Кто тебя занес в этот край? Ты стоишь перед иконой — святыни верный часовойи Не говоря уже о том, как неверно это уподобление, потому что часовой уже по названию означает стража, сменяемого в короткое время, и, при всей важности в военном смысле, как-то не согласуется с кроткою святостью, придаваемою ветви Ерусалима, которая завсегда Реставрация зубов
остается над иконой, — невольно спросишь себя: ужели даровитый поэт не мог извлечь ничего нового и занимательнейшего из предмета столь красноречивого и почему он ограничился только подражанием? Оттого, что ветвь Иерусалима не дышала ему ни глубоким чувством, ни истинным вдохновением. Жаль!..
В пиесе «Ребенку» поэт изображает грустно-занимательное положение и в продолжение двенадцати стихов выдерживает глубокое чувство; но вдруг мы озадачены странным вопросом ребенку:
Слеза моя ланит твоих не обожгла ль?
« Может ли ребенок понять духовную горячность слезы любви? Так не промахнется истинное чувство! Оно спросило бы гораздо проще и умилительнее. Так и здесь только поддельное чувство, что подтверждается и окончательным стихом: мы отнюдь не понимаем, отчего дитяти проклинать того, кто когда-то любил его мать и еще любит с таким благоговением к ее обязанностям, что весьма осторожно выведывает у ребенка, учит ли мать его молиться и за него? Нельзя же предполагать, чтобы тут намекнули дитяти на что-то неприличное или порочное!
Обратимся, наконец, к той хвалимой пиесе, в которой, как говорят, так хорошо выражено чувство дружбы: «Памяти А. И. Од—го». Не найдем ли хоть тут что-нибудь, могущее состязаться с чистым и глубоким чувством Тамерлана? В этой пиесе Лермонтов всего удачнее перенял манеру, обороты, образ воззрения, а местами даже и собственность Пушкина; вся пие-са так и пахнет и блещет Пушкиным! Восхищаясь этим запахом и этим блеском, быстро читаешь ее, наперед уверенный, что под этим наружным сходством должно быть и внутреннее достоинство Пушкина. Но трезвое тонкое чутье скоро дознается, что под этим http://www.mannmuseum.com/
лоском чувство дружбы — слабо и пусто и одним искусством подражателя вздуто до чего-то заманчивого.